Варан - Страница 74

Он лежал на тюфяке из змеиного пуха, нюхал ароматическую смолу, которую какая-то добрая душа положила в сундучок с продуктами, и с ужасом думал о Подставкином письме. Письмо следовало прочитать в дороге, прочитать и понять, чего хочет Его Незыблемость от своего посла, — но перед глазами Варана менялись местами пол и потолок, затылок ломило, и желудок то и дело поднимался к горлу. В каком виде он предстанет перед князем Лесного удела, как посмотрит на него подозреваемый маг Зигбам?!

Бессонная ночь напоминала о себе, кусала за воспаленные веки. Неплохо было бы заснуть, наверстав упущенное и сократив мучительное путешествие. Но письмо Подставки лежало здесь же, на круглом столике с высокими бортами, и в нем могло быть все, что угодно — смерть, возвышение, пустая болтовня…

Варан слабо потянул за красный шнурок. Шелковые половинки письма разъехались, из конверта вылетели, радужно посверкивая, три сотенные бумажки и понеслись, подхваченные сквозняком. В один длинный ужасный момент Варану показалось, что сейчас они вылетят в щель между пологом повозки и ее дном — но деньги смиренно опустились на пол и замерли, разливая вокруг радужное сияние.

Варан сполз с тюфяка и подобрал купюры. В наполовину раскрытом конверте остался еще лист бумаги — жесткий, заскорузлый, неспособный к полету.

«Я предполагаю, что ты мне верен…» — начиналось письмо.

Варан хлебнул воды, вытянулся на ложе и принялся читать, борясь с тошнотой.

* * *

По дороге они остановились отдохнуть всего лишь два или три раза. Варан мог бы не выходить из повозки — но все равно выбирался, скрюченный и бледный, сидел у костра, разведенного возницами, и вполуха слушал разговоры. Крыламы спали, как одноногие статуи, сунув огромные головы под широченные крылья. Варан смотрел на звезды и вспоминал одну за другой скупые инструкции Подставки.

Он старался думать только о Зигбаме, престарелом маге Лесного удела. Мысль о том, что предстоит поездка на Круглый Клык, лежала в его голове, будто последний бочонок пороха, — спрятанная, спеленутая запретами, закрытая наглухо.

Цель путешествия приближалась. Крыламы шли над лесом так низко, что провисшая на цепях повозка почти касалась верхушек. Варан сидел перед смотровым окошком. Сверху лес был похож на облака, подсвеченные солнцем. Там, внизу, влачили свои дни — либо, наоборот, радовались жизни — здешние лесные поддонки.

Иногда лес раздавался полянами, тогда Варан мог разглядеть огороды и пашни и суетящихся на них людей. Летящая по небу повозка накрывала работников тенью, и всюду, где она появлялась, размеренная жизнь уступала место суете и даже, возможно, панике. Варан давно понял, почему Подставка отправил его с поручением в этом летающем гробу, — и наместник, и Зигбам должны были знать заранее о приближении «крылатой судьбы» и гадать, что за сюрприз приготовил им Его Незыблемость Императорский Столп…

За роскошь следовало платить, и к моменту, когда повозка опустилась на взлетную доску Лесного удела, Варан чувствовал себя человеком, три дня провисевшим вниз головой. Капюшон на плаще — такой же, как у Подставки, — помог скрыть зеленушно-бледное лицо и воспаленные глаза. Варан выбрался из повозки, опираясь на руки празднично одетых слуг. Взлетную доску покрасили недавно и наспех, краска не успела как следует высохнуть, подошвы Барановых башмаков прилипали после каждого шага. В стороне брезгливо перебирали лапами крыламы, вокруг них суетились и слишком громко кричали птичники в ливреях…

Медленно, шаг за шагом, Варан спустился по винтовой лестнице к воротам дворца наместника. Ковровая дорожка, ведущая от двери прямо в парадный зал, была истоптана тысячами ног тысячу лет назад. Подошвы Варана, к которым пристала краска со взлетной доски, приклеивали к себе целые пучки ворсинок и потом выдергивали их с неприятным скрипящим звуком.

У него не было голоса, поэтому вместо приветствия он коротко поклонился наместнику и протянул письмо с радужной печатью; его усталость была принята за высокомерие. Наместник, щуплый блондин со щеточкой бледно-рыжих усов, побледнел чуть больше и склонился чуть ниже, чем позволяло его высокое положение.

Он был шестой наместник за пять лет. Его предшественника сместили — возможно, тот до сих пор гнил где-то в недрах императорской тюрьмы. Прапредшественника отравили за ужином. Прапрапредшественника тоже сместили; очередь рыжеусого была быть отравленным, однако и от смещения зарекаться он никак не мог — равно как и от стрелы, которая влетит однажды в окошко. Равно как и от кинжала в спину.

Лесной удел был разорен войной. Много лет назад, когда Варан был бродягой и шел от дома к дому, по традиции разводя огонь в печах, — в те дни здесь было сытно и привольно, пели песни о веселом сыне Шуу, бессмертном, неуязвимом, явившемся в мир, чтобы поделиться с другими частичкой своего бессмертия. В странствиях Варану доводилось даже видеть двоих сыновей Шуу — один был мордатый парень лет двадцати, другой — с виду бандит бандитом, одноглазый, поросший пегим нечистым волосом…

Потом здесь долго воевали — с отрядами Императора, с сыном Шуу, с соседями и друг с другом. Поля, родившие трижды в год, оставались незасеянными. Лес выгорал. Династия местных аристократов — древних князей удела — была перебита не без участия Подставки. Императорский Столп играл в наместников, как девочка в куклы, сменяя на расшатанном троне одного своего раба другим рабом. Гнездо мятежа по-прежнему тлело, ежесекундно грозя пожаром, несмотря на то, что одних только сыновей Шуу перевешали пять человек, а скольких подозреваемых увезли в столицу!